«Поможет ли разрыв СССР с Болгарией борьбе союзников против Германии? — поинтересовался Молотов у собеседников. Те ответили утвердительно. — Смена правительства в Болгарии была лишь переодеванием. После того, как третье болгарское правительство не решило вопроса о разрыве с Германией и объявлении ей войны, действия советского правительства были вынужденным и неотложным шагом»[685].

София объявила войну Берлину, войска 3-го Украинского фронта и силы Черноморского флота беспрепятственно вступили в Болгарию. Одновременно коммунисты организовали восстание, и 9 сентября партизанские и рабочие отряды взяли стратегические пункты в Софии. К власти пришло правительство Отечественного фронта во главе с Георгиевым. Регентский совет при малолетнем царе Борисе возглавил коммунист Павлов.

После выхода из войны Болгарии создались условия и для освобождения Югославии, где позиции СССР подкреплялись наличием мощной партизанской Народно-освободительной армии во главе с Тито, который еще в конце 1943 года возглавил Национальный комитет освобождения Югославии с функциями временного правительства. Весной 1944 года в Москву прибыла военная миссия НКОЮ, в которую входил Милан Джилас, ставший позднее мемуаристом и ярым антисоветчиком. 19 мая его принял Сталин, который «сразу перешел к отношениям с королевским югославским правительством в эмиграции, спросив Молотова:

— А не сумели бы мы как-нибудь надуть англичан, чтобы они признали Тито — единственного, кто фактически борется против немцев?

Молотов усмехнулся — в усмешке была ирония и самодовольство:

— Нет, это невозможно, они полностью разбираются в отношениях, создавшихся в Югославии.

Меня привел в восторг этот непосредственный обнаженный подход, которого я не встречал в советских учреждениях, тем более в советской пропаганде»[686].

Черчилль вел с Молотовым интенсивную переписку по югославским делам, в которой центральным было желание Лондона примирить Петра II и Тито. Молотов не был уверен в целесообразности вовлечения короля во внутриюгославский процесс: «Трудно из Москвы судить о том, что могут дать переговоры с королем Петром, который связан с генералом Михайловичем, давно уже полностью дискредитировавшим себя. Изменения в югославском правительстве, если они не будут пользоваться соответствующей поддержкой маршала Тито и Народно-освободительной армии Югославии, вряд ли могут принести какую-либо пользу»[687].

Король и сам не оставлял попыток наладить отношения с Москвой. В официальном сообщении о своей женитьбе на Александре Греческой он назвал Сталина и Молотова «дорогими и великими друзьями». Джилас в этой связи вспоминал: «Сталин спросил, на ком женился югославский король Петр II. Когда я сказал, что на греческой принцессе, он шутя заметил:

— А что, Вячеслав Михайлович, если бы я или ты женился на какой-нибудь иностранной принцессе, может, из этого вышла бы какая-нибудь польза?

Засмеялся и Молотов, но сдержанно и беззвучно»[688].

Немецкая разведка вычислила местонахождение штаба Тито в Боснии, но ему удалось спастись на советском самолете. Англичане переправили его на остров Вис в Адриатике, где Лондон 16 июня сумел организовать подписание соглашения между Тито и главой эмигрантского правительства Шубашичем[689]. Когда Красная Армия через Румынию и Болгарию подошла к границе Югославии, Тито тайно сбежал с острова Вис. 21 сентября человек, которому суждено будет сыграть в судьбе Молотова роковую роль, в роскошной, шитой золотом шинели от итальянских кутюрье вступил на московскую землю. Тито просил у Сталина и Молотова ввести советские войска в те районы Сербии, где действовали его боевые отряды. Чтобы не осложнять и без того непростое положение Тито, вступление советских войск в Югославию было представлено как инициатива исключительно советского военного командования[690]. В ночь на 29 сентября советские войска из Болгарии вступили на югославскую территорию.

Вся тщательно выстроенная англичанами система влияния на Балканах шла прахом. Черчилль решил форсировать встречу на высшем уровне. Рузвельт, занятый президентскими выборами, уговорил принять в качестве третьего участника разговоров Гарримана. Черчилль прибыл в Москву 9 октября. «Нас исключительно сердечно и торжественно встретили Молотов и многие высокопоставленные русские деятели. В 10 часов вечера состоялась наша первая важная встреча в Кремле. На ней присутствовали только Сталин, Молотов, Иден, Гарриман и я, а также майор Бирс и Павлов в качестве переводчиков»[691]. Черчилль, подарив Сталину свой портрет с автографом, решительно начал:

— Наиболее трудной проблемой является проблема Польши. Нехорошо, что у обеих сторон имеются «боевые петухи».

— Без петухов было бы трудно обойтись. Например, петухи подают сигнал — «пора вставать», — проявил орнитологические познания Сталин.

Договорились срочно пригласить в Москву Миколайчика и люблинских поляков. Черчилль впервые дал понять, что будет поддерживать принцип единогласия в Совете будущей международной организации, исходя из чисто практических соображений: он хотел права вето при решении вопросов о судьбе британских колоний[692]. Затем Черчилль перешел действительно к главному, что заставило его ехать в Москву. В мемуарах он написал: «Создалась деловая атмосфера, и я заявил: “Давайте урегулируем дела на Балканах. Ваши армии находятся в Румынии и Болгарии. У нас есть там интересы, миссии и агенты. Не будем ссориться из-за пустяков. Что касается Англии и России, согласны ли вы на то, чтобы занимать преобладающее положение на 90 процентов Румынии, на то, чтобы мы занимали также преобладающее положение на 90 процентов в Греции и пополам — в Югославии?” Пока это переводилось, я взял пол-листа бумаги и написал:

“Румыния: Россия — 90 процентов. Другие — 10 процентов.

Греция: Великобритания (в согласии с США) — 90 процентов. Россия — 10 процентов.

Югославия — 50:50 процентов.

Венгрия — 50:50 процентов.

Болгария: Россия — 75 процентов. Другие — 25 процентов”.

Я передал этот листок Сталину, который к этому времени уже выслушал перевод. Наступила небольшая пауза. Затем он взял синий карандаш и, поставив на листке большую птичку, вернул его мне… Исписанный карандашом листок бумаги лежал в центре стола. Наконец я сказал: “Не покажется ли несколько циничным, что мы решили эти вопросы, имеющие жизненно важное значение для миллионов людей, как бы экспромтом. Давайте сожжем эту бумажку”. “Нет, оставьте ее себе”, — сказал Сталин»[693].

Черчилль, описывая в мемуарах «процентную сделку», пропустил один существенный обмен репликами:

— Нужно было бы исправить цифру по Болгарии, — заметил Сталин.

— Вообще говоря, мне на Болгарию наплевать. Может быть, этот вопрос обсудят между собой Иден и Молотов[694].

На том и порешили. А то из мемуарной и исторической литературы следует, что на следующий день Молотов по собственной инициативе обрушился на бедного Идена, требуя изменить цифры, ранее уже согласованные Сталиным и Черчиллем. В 7 часов вечера 10 октября Иден был у Молотова, который — в порядке уступки — согласился, чтобы условия перемирия с Болгарией были подписаны и британским представителем. Затем